Евгений Пинаев

Зона комфорта

В словаре сказано, что “зона комфорта — это совокупность сочетаний температуры, влажности и давления воздуха, при которых человек, сохраняя тепловое равновесие, чувствует себя хорошо”.

Что хорошо для человека вообще, не всегда годится для художника. Лев Павлович Вейберт обрел свою “зону”, устроившую его по многим параметрам, в поселке Калиново, что на берегу прекрасного озера Таватуй. Впрочем, на первых порах Лев Павлович его не воспринимал — душой и делами он находился в лесах и горах милого ему Северного Урала, куда попал в начале Отечественной войны, как человек подозрительной национальности, по сталинскому Указу. Вождь народов полагал, что немец, даже свой, доморощенный, должен если не хлебать лагерную баланду, то работать за колючей проволокой, с автоматчиками на вышках, и будущий мастер гравюры и офорта оказался в зоне, которая ну никак не соответствовала условиям “зоны комфорта”: трудовая армия — это не та армия, где дают ордена за трудовые подвиги. Здесь иное. “Кого ни спросишь, у всех “указ”, а это значит — лесоповал, лесозавод, угольный разрез Богословскугля и наконец передышка: рабочий сцены в клубе, заводской художник, знакомство с другим, известным в будущем уральским художником, Михаилом Дестергефттом, чья нацпринадлежность тоже не угодила “лучшему другу” творческой интеллигенции.

"Март" — линогравюра из серии "Времена года", 1997

Корни Льва Павловича Вейберта нужно искать в городе Франкфурте-на-Майне. В далекие и благословенные для немцев времена матушка-царица Екатерина позвала их в Россию, дабы заселить земли на Волге работящими аграриями, а русских техников-заводчан, “левшей” по умению, но и по расхлябанности, разбавить германскими пунктуалистами и прагматиками.

Если прадед Льва Павловича по отцовской линии Якоб Александрович Вейберт работал в земстве и был крупным чиновником по земельным вопросам, то дед, знавший несколько языков, секретарствовал у купца Агафурова и вел переписку с иностранными клиентами.

Прадед по матушке оказался в Санкт-Петербурге, на Путиловском заводе. Эмиль Эмильевич Фосс работал мастером по сверлению стволов двенадцатидюймовых корабельных орудий. Был он настоящим Мастером и, получая по знаниям и труду, мог жить в шестикомнатной квартире, а семерых детей доверить воспитанию трех гувернанток.

Что сказать о дальнейшем? Пришел 1917 год, потом появилась автономия немцев Поволжья, а затем война и… указы соответствующего содержания.

Я всего лишь сосед художника Вейберта, поэтому не гожусь для искусствоведческих изысков. Мне хочется рассказать о человеке, чья непростая жизнь, чей трудный путь к Смыслу Жизни порой зависели от случая.

Освободившись в далеком сорок пятом от трудовой повинности, Лева Вейберт остался в Карпинске, так как был “невыездным”.

Пресловутый Указ действовал до 1949 года. Лева работал на машзаводе, рисовал в свободное время любимые горы, скалы и кедры, не ведая, что может передвигаться по нерушимому Союзу республик свободных и даже учиться. Помогла случайная встреча в трамвае. Знакомая чиновница из администрации Вахрушевугля спросила его: “Лева, а почему ты не учишься на художника?” И Лева помчался в Свердловск, в гнездо птенцов Павла Петровича Хожателева и Федора Константиновича Шмелева. Оперившись в пределах тех знаний, которые давало художественное училище, “птенец” вылетел из гнезда и сам принялся снабжать азами искусства карпинских школяров.

Работая в школе, Лев Павлович не расставался с этюдником и альбомом, бродил по окрестным горам, лесам и долам, совершенствуясь в изображении пейзажа и, как говорится, накапливая багаж для будущих офортных серий.

Такова предыстория.

Морис Вламинк когда-то сказал, что в деле искусства все ученики, одни успевшие больше, другие меньше.

"Июнь" — линогравюра из серии "Времена года", 1998

Вейберт, успевший меньше “других”, но все-таки сумевший чего-то добиться к 1960 году, оказался на творческой базе Союза художников “Челюскинская” в обществе “успевших больше”. И случай снова свел его с замечательным человеком и художником, датчанином Гаман-Гамоном, прекрасным гравером, некогда травившим свои офорты еще с самим Иваном Ивановичем Шишкиным. Вейберта и Гамона свела общность судьбы. Датчанин (“Кого ни спросишь, у всех “указ”!), хлебнувший лиха в “архипелаге Гулаг”, принял участие в уральце и посвятил его во многие тайны и тонкости сложной и многообразной техники офорта, которая и стала отныне основным приложением сил, которая помогла в создании вдохновенных серий, посвященных Уралу, его природе, его городам и — по старой памяти? — угольным разрезам и заводам.

Как и сколько работал в это время художник, можно судить по тому, что без его участия не обошлась ни одна городская, областная и зональная выставка, а также многие республиканские.

Рутинная работа в художественно-производственных мастерских Художественного фонда РСФСР — есть-пить надо! — перемежалась с новыми и новыми походами в леса и горы. Льва Павловича сопровождали наезжавшие в Карпинск свердловчане Симонов, Евгений Гудин, Витомский, Бурак, Кондрашин, Савицкая, из Уфы наведывался прекрасный колорист Бурзянцев, из Москвы — Пантелеев, и Лев Павлович, не теряя даром времени, воплощал в жизнь девиз Ильича: “Учиться, учиться и учиться!” Правда, к этому времени он и сам мог поучить других, что и делалось в общем творческом котле на “Академичке” или “Челюскинской”. Харашак, Ройтер, Балашенко, Атланов, с которыми Вейберт тогда сдружился, брали от него и давали ему всегда что-то, недостающее любому ищущему художнику.

Впрочем, уже пришла зрелость, а выбор, сделанный на первых порах, окончательно утвердился: Урал — опорный край державы, его красота, неповторимость его закарпинских лесов и кедрачей, поросших лишайниками и мхами валунов, горных речушек, солнечных склонов и тенистых долин, ущелий, распадков.

В 1974 году Лев Павлович купил домик в Калиново и покинул Карпинск, где им были созданы первые серии гравюр и офортов: “Утро в тайге”, “Города северного Урала”, “Угольные разрезы” и множество отдельных пейзажных работ.

Если сказать, что с переменой местожительства начался следующий этап в жизни художника, то — да, так оно, видимо, и было. Правда, этап, больше касавшийся внешнего образа жизни. В первый же год на берегу Таватуя штормовой ветер повалил много строевых сосен. В результате у хижины труженика появился пристрой-мастерская, а в ней офортный станок и мольберт. На новоселье коллеги привезли и вкатили тяжелый рулон бумаги, который верой и правдой, но уже изрядно похудев, служит Льву Павловичу до сих пор.

“Домик в деревне” (см. телерекламу) — не только мастерская, не только, я бы сказал, изнурительный труд над каждой покрытой кислотоупорным лаком доской, это и... огород, и печь, а печь — это дрова, забота о которых вынудила Льва Павловича, некогда лыжника-разрядника, превратить лыжи в нарты, взять в руки топор и отправиться в лес. Проза жизни, она же поэзия. Почти поэзия: “Землю попашет — попишет стихи”.

Коли упомянута поэзия, приведу строчку другого стихотворца: “Плохо человеку, когда он один, горе одному, один — не воин...” Однако Свердловское художественное училище, вернувшее недавно имя скульптора Шадра, дало Вейберту не только знания, но и подругу жизни — Наденьку, Надежду Федотовну Никулину, верную спутницу жизни и помощницу в многотрудных буднях. Не будь ее рядом, тоже художницы, прекрасного графика, чьими советами Лев Павлович неизменно пользуется, может быть, именно здесь, в Калиново, не появилась бы одна из лучших офортных серий художника “Повесть о лесах”, а также живописное полотно “Три кедра”.

"Октябрь" — линогравюра из серии "Времена года", 1998

Вот и пришло время вернуться к упомянутому выше мольберту. И в училище, и после него Львом Павловичем было написано много добротных, красивых и крепких этюдов. Но если мы некогда говорили: “Заветам Ленина верны”, то — уж так были воспитаны и приучены — были верны и руководящим заветам-советам вышестоящих товарищей. Однажды Давид Ионин, председатель Союза художников, сказал Вейберту, что живопись — не для него, его дело — графика, и Лев Павлович, увы, надолго зарыл в землю свой живописный талант. Ушел из жизни Давид Маркович, началась перестройка, кончились какие-никакие заработки, и братья-художники сорвались в финансовую пропасть, в которую, говорят, можно падать бесконечно. Тогда и пришлось графику Вейберту вспомнить о красках и достать лежавшие под спудом этюды: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Что ж, лиха беда — начало. “Процесс пошел”, и на мольберте появились холсты. Все, кто побывал пять лет назад на юбилейной выставке художника, открывшейся в год его семидесятилетия в Доме художника, могли убедиться, что нет пророка в своем отечестве, и сказать: “Давид, ты не прав!” Художник, если он ХУДОЖНИК, а не злосчастный мазила, всегда останется художником, что бы он ни брал в руки — кисть, или резец гравера, либо иглу офортиста.

Не слишком давно отцы-настоятели лютеранской церкви, что в Екатеринбурге, заказали художнику серию офортных портретов основателей лютеранства, деятелей Реформации Мартина Лютера, Кальвина и других. Портреты и уральские пейзажи Вейберта были показаны на выставке в Московской епархии, где произвели впечатление, после чего перебрались в США, на выставки в городе Сиэтле. Первая была открыта в общественной библиотеке, вторая в местном университете. Тамошних профессоров сразила сложная техника меццо-тинто, и, по их просьбе, работы уральского художника начали путь дальше на юг, в другие штаты.

Недавно я навестил Льва Павловича. Он по-прежнему трудится на два фронта. Я застал его в огороде с лопатой в руках. Он только что вскопал грядки и посадил фасоль. Теперь дело за картофелем. А что до творчества... Закончена серия из двенадцати больших линогравюр “Времена года”. Красивые, скажу я вам, листы, как, впрочем, все, что выходит из его рук.

"Декабрь" — линогравюра из серии "Времена года", 1997

...Некий смертный однажды спросил Сына Божия: “Что есть истина?” Увы, я не знаю, что ответил ему Сын Бога и ответил ли вообще, но, по-моему, ответ на ладони: истина в том, чтобы найти свое призвание и служить ему, сколь есть сил, верой и правдой, хорошей одержимостью. Не стоит повторять, что призвание человека не есть призвание маньяка-фюрера или вождя партии, посвятившего себя тому, чтобы вести насильно человеков к счастью и свободе по залитой их же кровью дороге. Истина — в служении добру и красоте, и, думаю, Вейберт давно нашел свою истину, а она нашла его. Все, что делается с любовью, делается обоюдно. Такова истина.

В августе нынешнего года Льву Павловичу снова придется отметить юбилей. На сей раз промежуточный: ему исполнится семьдесят пять лет. Заканчивая этот искренний панегирик, хочу пожелать соседу долгой жизни у нашего прекрасного озера, пусть не иссякает его творческий дух, а на огороде — урожай картошки. Когда пусты закрома Родины, вся надежда на собственные руки и “зону комфорта”, которую каждый создает по своему образу и подобию, но лишь в том случае, если “мы кузнецы и дух наш молод”. А Лев Павлович по-прежнему молод душой, и дух творчества не покидает его, несмотря на все сложности бытия.

п. Калиново